Осеннее

Остановись, мгновенье!

Ты не столь прекрасно,

сколько ты неповторимо.

Я заметила, что очень редко воспринимаю осень, как самостоятельную пору года. Так только, наверное, сентябрь. Когда же начинаются первые легкие заморозки по ночам, от которых опадает листва с кленов и рябины, с каждым вдохом ощущается неумолимое ожидание зимы

Ноги мерзнут уже, несмотря на шерстяные носочки, и тонут в шуршащей листве, лес становится все тоньше, воздушнее, легче и светлей. И все тише и тише. Все более резкими кажутся редкие вскрики птиц и отлетливыми скрипы старых деревьев. Наверное, Туу Тикки уже разводит где-то свой большой костер и скоро заведет осенню песню

Наступает время, когда хочется носить красные сапожки и, приходя домой, пить горячее какао с корицей и имбирем, откусывая от ароматной шарлотки из самых самых осенних яблок. Нужно поторопиться и собрать еще немного листьев, чтобы засушить их, и к Рождеству покрасить золотой и серебрянной красками, а потом развесить гирлядами. Еще несколько таких ночей, и деревья облетят полностью. Они уже засыпают

Ожидание зимы так похоже на ожидание праздника

Когда уходит любовь, люди говорят о справедливости

«Бог есть любовь, но Бог не есть равенство. Равенство изгнало бы и справедливость, и любовь, изгнало бы и нравственность. Любит ли муж жену за равенство? И мать любит ли своего ребенка за равенство? Разве друзья любят друг друга за равенство?

Неравенство - основа справедливости и побудитель любви. Пока живет любовь, никто не вспоминает о равенстве. Пока царит справедливость, никто не думает о равенстве.

Когда уходит любовь, люди говорят о справедливости и подразумевают равенство. Когда за любовью уходит и справедливость, начинают говорить о равенстве и подразумевают безнравственность, то есть изгнанную нравственность подменяют порочностью.»

Святитель Николай Сербский

* * *

Порой мне становится страшно и очень грустно от того, насколько хрупка и недолговечна жизнь, от того, как ужасающе легко и просто умереть.

Я чувствую себя крохотной снежинкой, когда в такой туманный поздний вечер, такой, что не
видно верхушек деревьей, такой, что старые фонари своим оранжево-рыжим светом не в силах пробиться сквозь густой, как сметана, воздух, когда вся жизнь города как будто погружается под воду, и все звуки неумолимо гаснут в этом мраке, несу свою жизнь в тонюсеньких прозрачно-голубых ниточках на запястьях. Эти ниточки так легко оборвать. Достаточно одного неверного движения, которые я так слишком часто совершаю. Я несу неверный огонечек жизни в усталых серосвинцовых глазах, отражающих северное небо. Достаточно одного сильного порыва ветра, чтобы его затушить.

Каждое мгновение жизни срывается с секундной стрелки, и тут же каменеет и становится
вечностью, невозвратно уходя. Казалось бы, вот оно - это самое сейчас, оно в руках, оно живое, мягкое и податливое, но сразу ускользает, и больше ничего не изменить, не исправить, не вернуть.
Ничего.

Так страшно не успеть выполнить свой долг в подлунном мире, страшно не успеть завершить
свое дело. Но еще страшнее, когда нет ничего такого, что стоило бы завершать, когда нет ничего такого, что можно было бы оставить после себя, уйдя в вечность.

"В Рождество все немного волхвы"

24 ДЕКАБРЯ 1971 ГОДА
V.S
В Рождество все немного волхвы.
В продовольственных слякоть и давка.
Из-за банки кофейной халвы
производит осаду прилавка
грудой свертков навьюченный люд:
каждый сам себе царь и верблюд.

Сетки, сумки, авоськи, кульки,
шапки, галстуки, сбитые набок.
Запах водки, хвои и трески,
мандаринов, корицы и яблок.
Хаос лиц, и не видно тропы
в Вифлеем из-за снежной крупы.

И разносчики скромных даров
в транспорт прыгают, ломятся в двери,
исчезают в провалах дворов,
даже зная, что пусто в пещере:
ни животных, ни яслей, ни Той,
над Которою — нимб золотой.

Пустота. Но при мысли о ней
видишь вдруг как бы свет ниоткуда.
Знал бы Ирод, что чем он сильней,
тем верней, неизбежнее чудо.
Постоянство такого родства —
основной механизм Рождества.

То и празднуют нынче везде,
что Его приближенье, сдвигая
все столы. Не потребность в звезде
пусть еще, но уж воля благая в
человеках видна издали,
и костры пастухи разожгли.

Валит снег; не дымят, но трубят
трубы кровель. Все лица, как пятна.
Ирод пьет. Бабы прячут ребят.
Кто грядет — никому непонятно:
мы не знаем примет, и сердца
могут вдруг не признать пришлеца.

Но, когда на дверном сквозняке
из тумана ночного густого
возникает фигура в платке,
и Младенца, и Духа Святого
ощущаешь в себе без стыда;
смотришь в небо и видишь — звезда.

И.Бродский